Уличное богословие

Это было страшно, и это было чудно: не в алтаре, не на солее, а в толпе перед входом в храм. Не среди архиереев и священников, как это, казалось бы, полагается, не среди именитых богословов и ученых, а в давке перед дверями.

Когда же он уходил, мне случайно довелось услышать, как один монах, собиравший милостыню, с благоговейным ужасом тихо обратился к нему: «Брат! Не откажи, скажи мне, Бога ради, – я без сомнения вижу, что ты сейчас в духе, – что такое сделал ты перед Богом?» И этот скромно одетый человек отвечал: «Поверь мне, брат, что я не знаю никаких добрых дел за собою. Просто стою сегодня на службе и ясно понимаю, что я хуже всех присутствующих. На кого ни переведу взор – а я ведь точно хуже него». И стал уходить.

А я, признаюсь, знаю этого человека. И знаю про него нечто большее, чем он сказал монаху (он сказал о своем благодатном состоянии, в котором человек действительно ощущает себя хуже и ничтожнее всех, а вот как он его стяжал – не сказал, не следует про себя говорить). Его историю хорошо бы рассказать подвижникам. Имеющий уши да слышит, а кто не разумеет, пусть не разумеет (1 Кор. 14: 38).

Он сказал о своем благодатном состоянии, а вот как он его стяжал – не сказал, не следует про себя говорить

Мы учились вместе с ним на богословско-пастырском, только он постарше меня, повзрослее и мне не чета – получал уже третье образование. И очень уж мне нравится его путь, хотя каждому, конечно, свое. Счастье – оно совсем не в том, чтобы было крайне много денег, почестей или власти, а в том, чтобы найти свое. Кто отыскал свое, тот самый счастливый!

В самом начале и в середине обучения всё у него было как у всех. А когда стало подходить к завершению – беды, скорби, горести. Мало того, что у него в семье страшный крест, мало того, что на мирской работе ему не стали вдруг дорогу давать, так и тут: хотя написал он интересную работу – зарезали, не допустили. И пострадал-то он «вне врат»: ему не дали и в одной страничке донести работу до ученого совета. Страшная человеческая болезнь – зависть. Рассказывается о ней в Евангелии, много написано о завистниках святителем Григорием Богословом, и другие святые отцы писали об этом, зная, что после них будут живые люди, которым тоже придется укрепляться в подобных скорбях. Поэтому, быть может, и передавали свои горькие размышления и чувства на бумаге, чтобы легче было идущим вослед.

Пришел к своим, и свои Его не приняли (Ин. 1: 11). Какие горькие евангельские строки! Но и в такой ситуации Господь оставил пример, как следует поступать Его последователям: Как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст своих (Ис. 53: 7). Выйдем к Нему за стан, нося Его поругание; ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего (Евр. 13: 13–14).

Богословие только там и начинается, где крест. Что за богословие без креста, без гонений, без крестной любви? Можно ведь и радоваться, идя по великому и страшному пути любви и страдания вслед за Христом. Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко (Мф. 11: 29).

И не теряется этот раб Божий, часто улыбается («мало, мало моему тщеславию и высокоумию!»). Видно, любит и укрепляет его Господь. А что еще человеку надо? Лишь бы Господь любил, не оставлял и давал человеку по сердцу его, а все земное – оно переменчиво, суетно, обманчиво, преходяще. И знаю я, что этому малоприметному подвижнику дал Господь и тему невероятно интересную, и мысли светлые положил ему на сердце, и открыл особый путь: занимается он своим делом вовсе не в среде священнослужителей и богословов и не среди деятелей науки, а живя обычной трудовой жизнью простых людей.

А что еще человеку надо? Лишь бы Господь любил, не оставлял и давал человеку по сердцу его!

А кто не знает, как русский люд любит подвижничество, как ему люб и дорог путь игумена русской земли преподобного Сергия Радонежского. Очень любит он и подвиги «убогого» Серафима Саровского, который явил в себе идеал русской святости.

Только вот времена наступили, ох, другие! Как следовать их подвигам молчания, пустынножительства и отшельничества в непрекращающемся грохоте машин, когда уже и лесов нет непроходимых, повсюду самолеты и вертолеты, да стоит запашок от пожаров лесных? В век невиданной гордости и честолюбия и при оскудении опытных наставников спасаемся главным образом безропотным терпением бед и скорбей и искренним благодарением Бога за всё, будучи обремененными немощами, крестами и болезнями.

Святитель Игнатий (Брянчанинов) сто пятьдесят лет назад написал: «В настоящее время в нашем отечестве отшельничество в безлюдной пустыни можно признать решительно невозможным, а затвор очень затруднительным, как более опасный и более несовместный, чем когда-либо. В этом надо видеть волю Божию и покоряться ей».

Какие же подвиги совершать ради Христа в многолюдном городе? Как здесь стяжать благодать Святаго Духа, перерождающую человека и просвещающую его? 

Здесь, похоже, подходит путь еще одного дивного святого, доступный для всех во все времена: не перестает у нас быть любимым святитель Божий Николай Угодник, защитник, помощник и покровитель всякого рода угнетенных, обиженных и страждущих, отдавший жизнь свою делам милосердия и сострадания. Ему-то подражать в городе всякий может. Любить Бога и людей, любить Церковь и священнослужителей, ходить на службы, нести свой крест, а самое главное – заметно и незаметно делать добрые дела. Такие подвиги у нас любят все, от мала до велика, и стар и млад.

Спешите делать добро ради Христа! Жизнь коротка, а у нас совсем, совсем мало добрых дел! Мир все ближе к своему концу, и любви в нем все меньше и меньше. И в этом недостатке любви ожесточаются, каменеют и гибнут наши сердца. Вот и посылает Всемилостивый Господь разные поводы нам для дел милосердия и любви, чтобы можно было спастись: все больше и больше нищих, больных и несчастных в последние времена. Перед Своими крестными страданиями и отшествием из мира Господь сказал очень простые, важные и ясные слова: «Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне... Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25: 34–36)

Эти дела, несомненно, важнее тех книжек, которые мы пишем. Что толку тяжело страдающему, болящему, измученному или замерзающему человеку, душа которого дороже всех богатств мира, смотрящему на меня с мольбой, – что я автор какой-то там книги. Ему нужно доброе человеческое слово, сострадание, кусок теплого хлеба, помощь. И что ему до высоких слов из моей книги, если я, проходя мимо, ничего ему не дал и ничем не помог? И если я пишу для людей, а душу свою оберегаю от них, проходя мимо страдания и горя, если ближнему моему нельзя положиться на меня в чуть более трудную минуту жизни, то к чему всё мое «боголюбие», «богословие» и красиво распечатанные страницы, покрытые буквами?

Вот и смотрю я незаметно из окна троллейбуса или трамвая, когда вижу, как кто-то помогает несчастным. Учусь не стесняться таких дел, мне этот путь нравится. И утешаюсь, видя, как много еще людей в Москве с добрым сердцем. Значит, пока еще не конец!

А с этим моим однокашником, о котором идет речь, мы живем в одном районе, с улиц которого виден Московский университет. И знаю я, что именно в этих делах он подвизается. То видел я, как в ледяной осенний холод вел он в обнимку ковыляющего однорукого инвалида, то видел, как он стоит, побелев, у машины скорой помощи и просит взять умирающего бомжа, запах от которого можно было почувствовать даже через стекла автобуса, в котором я проезжал. Однажды я заметил его в сильный мороз около пивнушки рядом с несчастным, лежащим на тротуаре у светофора, мимо которого, не переставая, двигался поток людей. Такой случай знаком и мне: он непрост и страшен тем, что все проходящие спешат мимо, думая на ходу, что быть не может, чтобы в таком людном месте не вызвали человеку врача, уж точно кто-нибудь да вызвал. И несчастный замерзающий может часами валяться без всякой помощи на виду у всех.

А однажды у меня просил помощи лежавший у метро нищий, протягивая ко мне дрожащие руки, умоляя помочь ему и не оставить его сейчас, – я же, грешный, подумал, что достаточно будет дать ему хлеба или денежку, уж здесь-то ему обязательно кто-нибудь поможет. И побежал дальше, опаздывая на службу в храм. А через несколько дней я сам лежал ночью больной в постели и точно так же жалобно взывал о помощи (вспоминая того умоляющего нищего и шепотом повторяя себе: «Не делай, не делай ближнему того, чего не хочешь себе!»), но никто меня не слышал. И не раз, не раз мое холодное невнимание и немилосердие возвращались ко мне. Кто затыкает ухо свое от вопля бедного, тот и сам будет вопить, – и не будет услышан (Притч. 21: 13). Однажды в ноябре я, жалкий «писателишка», убежал домой дописывать главу, когда продрогший калека, около которого стоял молодой студент, слезно просил отвести его в какой-нибудь теплый подъезд, – но я решил, что студент с ним справится один. Через несколько же дней чуть не провалился под землю от стыда, когда узнал, что молодой юноша растерялся, и этот несчастный калека всю ночь валялся на мокрой улице. Что могу сказать я о себе: учила, учила меня с детства мама на собственном примере делать добрые дела, не думая о мнении окружающих и не жалея себя, – а я еще весьма и весьма далек от того, чтобы отвергнуться от себя так, как хочет этого Господь.

А мой старший и совсем уже взрослый духом сокурсник-подвижник, который молился тогда с нами в толпе у дверей университетского храма, похоже, постиг науку высшего богословия. Хотя это и «уличное», если можно так выразиться, богословие, связанное и с грязью, и с запахами неприятнейшими. Однако страшно и удивительно видеть его потом, хоть и опоздавшим на службу, но вот так, в духе, когда с ним явно для многих благодать Божия!

Он постиг нечто гораздо более высшее, нежели наши заседания на разных советах, где преобладают значительные с виду мужи в хороших одеждах и раздаются витиеватые речи ораторов, любящих хорошо поесть. Он – намного ближе в своем пути к великому апостолу Иоанну Богослову, говорившему на склоне лет только одно: «Братья, любите друг друга!»  Ближе он по духу и к святителю Григорию Богослову, отказавшемуся от патриаршества ради мира в Церкви, и к святому Симеону Новому Богослову в его скорбях и лишениях. Гораздо ближе, чем мы, бывшие его однокашники, все еще величающиеся своими знаниями. Апостол же Павел пишет: «Знание надмевает, а любовь назидает» (1 Кор. 8: 1).

И боится он, как огня, всяких публичных богословских собраний, где так легко за спорами, в малейших движениях осуждения и зависти утерять благодать Святаго Духа. Тихо подвизается в церкви Николая Угодника на одной из московских улиц, тащит свои жизненные кресты, стараясь всегда радоваться. 

Прав ли он? Когда я всерьез обо всем этом стал задумываться, я вдруг ясно понял: а ведь невозможно представить, чтобы апостол Иоанн Богослов – подавал на конференцию тезисы Апокалипсиса, чтобы преподобный Максим Исповедник – зачитывал на научной трибуне свои «Сотницы о любви», чтобы святитель Григорий Палама – стоял с мелом в руке у доски или подсчитывал гонорары в журналах. Их путь совсем другой: ссылка на остров, исповедничество и тюрьма, уединенное житие, клевета, неверие и поношение. Пора, пора и нам взрослеть!

И слышал я однажды от этого моего сокурсника, про которого здесь написал, что, конечно же, очень хорошо в богословские и университетские праздники на наших церковных службах, где патриарх, архиереи, священство, где много верующих и всё очень празднично и благодатно. Но совсем иное и особое дело, когда скажешь доброе слово из глубины сердца измученному старику-нищему, которого подбирает в предпоследний путь скорая, когда утешаешь пятидесятилетнего бомжа, избитого подростками в подъезде, закутывая ему шарф потеплее, когда вытаскиваешь из сугроба подвыпившего, – когда и любовь, и крест, и Господь совсем рядом. Такой потом праздник в душе! А домой придешь – и сам не знаешь, как начинаешь вдруг писать страницу за страницей, и всё прибывает и прибывает, словно воды во время морского прилива. Когда невод твой переполняется, как когда-то мрежи у апостола Петра, и остается лишь броситься в ноги Господу и сказать: «Выйди от меня, Господи, я человек грешный, я недостоин всего этого» (см.: Лк 5: 8).

Хорошо на церковных службах, но совсем иное дело, когда скажешь доброе слово старику-нищему, утешишь бомжа, и Господь совсем рядом

И цари отмечали необычайное достоинство такого пути! Однажды царь Николай I со своим личным врачом почти целый час откачивал утопленника на городском пруду, которого им удалось-таки оживить. Потом он всю свою жизнь вспоминал сей случай, говоря, что никогда больше такой радости не испытывал.

Вот он – путь, подходящий для подвижников последних времен, столь нужный и малозаметный в пустыне деловой суеты многолюдного мегаполиса, где ежеминутно все переменяется, где горе встречается на каждом шагу, где так нужны милосердие и любовь! 

Мы умиляемся, читая слова акафиста блаженной Ксении Петербургской, современнице Михаила Васильевича Ломоносова: «В суете града великого аки пустынница жила еси, молитвы Богу свои вознося непрестанно...», восторгаемся святым Герасимом, который сумел вынуть острую колючку из лапы ревущего льва. Но вот ведь разбитая в звезды бутыль на асфальте под ногами детей и городских собак. Что мешает нам и вырабатывать в себе бесстрастие перед мнением окружающих, и проявить истинную на деле любовь, убрав с дороги острые стекла? Неужели святой Герасим льва пожалел, а собак бы и малых детей не пожалел бы? А другие святые? Лишь добрыми делами можно уменьшить на свете количество зла. А если при этом будем и молиться о тех, которые пока не ведают, что творят, – в мире можно будет и дальше жить!

Лишь добрыми делами можно уменьшить на свете количество зла

Наш Господь Бог – Всемогущий. Он Сам может в один миг всем страждущим и нуждающимся полностью помочь. Но Он оставляет их в последние времена для нас с великой целью, как пишет об этом святитель Иоанн Златоуст, чтобы в мире возгоралась любовь, чтобы в людях не иссякало милосердие и сострадание.

Если никто так и не подойдет к страждущему и несчастному, Господь или пошлет к нему ангелов и святых, или Сам придет к нему и заберет его. Ему это несложно. Но с чем останемся мы? С каменным ледяным сердцем, отрекшись любви и благодати Божией?

«Должно быть милостиву к убогим и странным; о сем много пеклись великие светильники и отцы Церкви. В отношении сей добродетели мы должны всеми мерами стараться исполнять следующую заповедь Божию: Будьте милосерды, якоже и Отец ваш милосерд есть (Лк. 6: 36), также: Милости хочу, а не жертвы (Мф. 9: 13). Сим спасительным словам мудрые внимают, а неразумные не внимают; оттого и награда будет неодинакова», – учит преподобный Серафим Саровский. «Любящий Бога и ничего не почитающий достойным предпочтения любви к Богу и ближнему познал и глубины Божии, и тайны царствия Его, как знать надлежит тому, кто Духом Божиим движется, и познан от Бога истинным делателем рая Церкви Его, который любовью и совершит волю Божию», – пишет преподобный Никита Стифат.